Почему Алексея Талая не обижает слово «инвалид» и зачем в семье и государстве нужен настоящий батька. Об этом уроженец Витебщины рассказал в интервью “Беларусь Сегодня ”
— С каким чувством смотрите на фотографии из детства, где вы еще целы, невредимы и полны надежд?
— С благодарностью. Я тот же Леша, который был до взрыва: активный и жизнерадостный. Именно в этом мое главное достижение — сохранить радость, изначально в нас Богом заложенную. Только с позитивом в душе можно добиться всего, чего хочешь. Я пережил своего рода перерождение. Врачи спасали мне жизнь в реанимации, я побывал на грани, после чего моя душа получила другое, измененное тело, которым нужно было заново учиться управлять.
— Вас не обижает слово «инвалид»?
— А как может обижать объективный факт? Все эти политкорректные формулировки вроде «лицо с инвалидностью», «человек с ограниченными возможностями» — это болтология, изображение бурной деятельности вместо реальной помощи.
Тому, кого задевает правда, надо работать над собой и учиться принимать действительность такой, какая она есть. Только приняв себя настоящим, сможешь решать задачи доступными тебе инструментами.
Вот я без рук, а смартфоном пользоваться хочу. И мне надо овладеть функциями как‑то иначе. Значит, пускаю в ход эксперимент. В этом вся моя жизнь. Касаюсь дисплея носом. Он у меня, слава Богу, очень подходящий для этого, длинный. (Смеется.) Наловчился так, что без проблем и работой фонда дистанционно управляю, и с друзьями за границей поддерживаю связь… Сейчас вот жене денег на карточку брошу, чтобы продуктов купила. («Клюет» носом в смартфон, а после звукового сигнала довольно улыбается.) Все, деньги ушли! Настенька, сходи в магазин!
— Есть ли что‑то хуже утраты конечностей?
— Предательство. Вынести душевную боль тяжелее, чем газовую гангрену, три месяца между жизнью и смертью и бессильную злобу, что не можешь натянуть на себя майку. Когда любишь человека, доверяешь ему, а тебя «кидают» — чувствуешь полный крах. Мне выпало пережить предательство и в личном, и в бизнесе.
Но и в предательстве есть своя ценность. Оно избавляет тебя от наивности. Во мне ведь жила убежденность, что инвалида никто не бросит, не подведет. А оказалось, нет. И мне пришлось сформировать привычку не только доверять, но и проверять, не только отдавать, но и требовать. Спустя годы вспоминаешь людей, причинивших боль, как лучших учителей, желаешь им только добра.
— А что помогло справиться с болезненными переживаниями?
— Чувство ответственности за других. Когда у тебя осталось двое сыновей, понимаешь: если, как наши многие мужики, начнешь «па завуголлi» утешение искать, валяться на диване, то погубишь своих детей. К тому же меня ждали слушатели — как мотивационного тренера, и я не мог их подвести. Окунулся в дела. А потом в соцсетях мы познакомились с Настей. И ради нее я бросил курить, захотел быть здоровым, чтобы у нас родились дети.
— Вы строгий отец?
— Я любящий батька. Который, с одной стороны, заботится, а с другой — воспитывает, то есть готовит к самостоятельной жизни.
В семье, где я вырос, был настоящий батька. А еще дед, батька батьки. И в родительском доме на стене всегда висел армейский ремень. Ни отец, ни дед его ни разу в руки не взяли. Но нам, пацанам, он одним своим видом напоминал, что за проступки и непослушание мы понесем наказание. Сегодня со своими детьми шучу: эх, повезло, что ваш папа не может взять такую штуку в руки, но и спуску не дам, если пойдете не в том направлении.
Такие суровые, как может показаться многим современным демократам, мужики всегда были со мной рядом. Они не только научили меня кроликам травку нарезать, дрова колоть. Когда случилась беда, меня не сдали в интернат для калек. Батька не сбежал к другой женщине — помоложе, без проблемных отпрысков, как это часто бывает сегодня, а подставил плечо, сплотил семью. До сих пор помню слова деда Алексея Трофимовича, прошедшего Великую Отечественную. После реанимации он сказал, едва сдерживая слезы: «Ты ў вочы смерцi паглядзеў, суворавец мой дарагi». (Голос у Алексея дрогнул.) Их мужество стало началом моего мужества.
— То есть вы западные демократические лекала в воспитании детей не приемлете?
— Они исключают любые наказания и требования. Малолетний сын на батьку может в суд подать и милицию вызвать, если тот его заставляет уроки делать. А если розги в руку возьмет, то и вовсе сына отымут. Это что? Подрыв родительского авторитета и разрушение семьи. Батькино слово должно быть законом — и в семье, и в государстве. Он несет ответственность за души своих детей, их поведение, их будущее. Кем они вырастут и смогут ли без родителей нести ответственность за себя и других? Это только в протестантских церквях в Европе можно жить по индульгенциям. Согрешил — заплатил деньги и пошел дальше грешить. А в жизни есть закон причины и следствия: что посеял, то и пожнешь.
Наша опора — в верности браку, в связи поколений. На Западе этого нет, живешь для себя‑любимого, печешься о комфорте и амбициях, детей не нужно, ты — чайлдфри. А там, где культ удовольствий, и ЛГБТ рядом. Современному индивидуалисту через соцсети любую ерунду можно навязать — он пойдет послушно ее исполнять. Отца, деда нет рядом, чтобы по лбу хлопнуть. В итоге общество слабеет и деградирует.
Рад, что ценности традиционной семьи в Беларуси закреплены на законодательном уровне. Слава Богу, что у нас Президент — настоящий батька белорусов. Сильных лидеров западные демократы боятся, поэтому и объявляют их диктаторами и развязывают против них войны. Но мы то хотим, чтобы у нас были порядок и безопасность.
— Когда вы поняли, что верите в Творца?
— Не могу сказать, что вырос в религиозной семье. Но отец и мать часто говорили, что Бог есть, а бабушка зажигала свечи перед иконой и молилась перед сном. Дед благословлял на дорогу, вспоминая Христа и Богородицу. Я сам пришел к выводу, что Бог — это безусловная любовь. И мы, люди, должны развивать свою способность любить. В Библии ведь сказано, что мы созданы по образу и подобию Божьему. А любовь — это в первую очередь ответственность. За себя, свою семью, род, страну и человечество.